Именно эти строки как нельзя лучше ложатся на жизненную карту Михаила Полтавского, воспевшего в своем творчестве Донецк. Не расставаясь с фотообъективом более 50 лет, он сделал тысячи снимков города.
Выставки Полтавского, а их были десятки, практически все посвящены Донецку. Фотоработы мастера привлекают не только художественным и техническим совершенством, но и изысканной красотой, они наполнены светом и трепетом жизни.
Михаил Полтавский не просто снимал временные страницы, ставшие историей, а с удивительной настойчивостью и последовательностью писал свою фотолетопись. Почему? Эту загадку я приоткрыла, прочитав повесть Михаила Полтавского, опубликованную в журнале «Донбасс» — «Мальчик и террикон». Странное, по современным меркам, название. Семилетнему малышу, пережившему Ленинградскую блокаду и ужас бомбежек, пришлось переехать с мамой из сказочно далекой, но холодной и голодной Карелии в задымленный, черный от гари и копоти шахтерский город, чтобы выжить. Это был 1947 год.
Их местом жительства стала заброшенная землянка-мазанка, без окон, дверей и света, с ежедневным, а после и ежечасным страхом, исходившим от смрадно дымящего каменного чудовища, который «вымащивал для своего рыхлого тела ровное ложе», неустанно наступал на людские норы-жилища послевоенного времени, рассказывает автобиографическая повесть.
Мальчику прошлось сполна пройти «шахтерские университеты»: ночью собирать уголь на терриконе. А мама каждый день спускалась в подземное пекло шахты. Со временем маленький шахтарчук стал настоящим горняком. Он всегда искал работу потяжелее, с хорошим заработком, чтобы помочь маме, солдатской вдове…
В работах Полтавского нет мрачных тонов, он изгнал их навсегда еще в своих детских мечтах. Потому на его выставке, открывшейся к 140-летию Донецка — «Мой белый город из цветов и камня», невольно восклицаешь: «Неужели это наш Донецк?» А еще задумываешься о том, как серо, буднично и неинтересно проходит наша жизнь, как бездарно тратим время, когда сутками сидим у телевизора или компьютера, бегаем по рынкам и супермаркетам, ссоримся от скуки, не замечая ничего вокруг.
Лучшего экскурсовода, чем сам автор, пожалуй, не найти, решила я и попросила автора выставки рассказать о своих работах. Начали с «Ангела мира».
— Это новая скульптура, встречающая дончан на входе в парк имени Щербакова. Еще одна парковая статуя — женщина с кувшином — навеяна восточными мотивами, — начал художник.
— Она так выразительна в своей белизне. Как удалось создать вечером такой фон?
— Я снимал днем. Просто оказался в нужный момент и в нужном месте. В тот день перед грозой набежали тучи, и вдруг — маленький просвет: выглянуло солнце, направив лучи прямо на скульптуру. Схватил это мгновение.
— А это где снимали?
— В Центре материнства. Прекрасные скульптуры — воплощение мечты каждой женщины о рождении младенца.
Летящая птица и причудливая маска — из парка кованых фигур. А вот изящный, весь в изразцах домик. Люблю деревянные дома.
Много снимков посвятил Свято-Преображенскому храму. Он есть у меня и зимой, и в сиреневом цвету. Шагающий ангел, что возле храма Иоанна-воина, рядом с областным УВД. Там есть стела погибшим милиционерам. А вот и основатель Донецка Джон Юз — возле новой библиотеки технического университета.
— Как вам удалось подать в таком романтическом ключе вечно запруженную улицу Челюскинцев — заграница, да и только?
— Почему трамвай? Он помог избежать мне надоедливой рекламы, которая буквально впивается в объектив. Город заполонен бигбордами, щитами, очень сложно снимать. Когда на передний план нахально «влезают» рекламные щиты, снимок безнадежно испорчен. Гонялся за этим трамваем давно, он один такой, новенький, красный. Правда, я его прозевал — ушел на вокзал. Больше часа ждал, когда возвратится, а как только приехал, снял это здание, перекрыв рекламу ярким трамваем. Он прекрасно вписался в современный пейзаж стремительно растущего города. Набережная Кальмиуса, цветущие каштаны и летящий, словно ангел, малыш, играющий с голубями…
— Сколько у вас выставок о Донецке? Есть ли архив тех съемочных лет?
— Выставок было больше десяти. Если бы я собрал архив за 50 лет, мне бы негде было жить. Иногда его чищу, чищу… Когда начинал как фотолюбитель, были черно-белые снимки. Потом был период слайдов (они остались), затем цвет вошел в моду. А сейчас мечтаю о том, чтобы сделать черно-белую выставку. Сколько уникального материала, его никто еще не видел. Там вся наша бывшая общая страна — БАМ, Якутия, снимки на Волге, в Сибири и на Крайнем Севре. Показать все это — моя мечта, но для этого нужны средства. Лет тридцать считал себя фотолюбителем. И лишь когда узнал, что мои снимки приняли на международные выставки, конкурсы, в салоны, почувствовал, что чего-то достиг.
— Как вы попали в Донецк?
— Мы жили в городе Кексгольме, сейчас — Приозерск. Когда грянула война и немцы брали в кольцо Ленинград, началась эвакуация детей на «Большую землю». В одном из таких эшелонов увезли мою младшую сестренку. Пока собирали остальных детей со всей округи, немцы перекрыли Октябрьскую железную дорогу, связывающую Ленинград с остальным миром. В числе тех, кого не успели увезти, оказался и я. Так я попал в детский дом блокадного Ленинграда.
— Как же вы выжили?..
— Это целая история. Я нашел свою сестру спустя 35 лет, в Германии. Мне было почти 40. Она так и осталась жить в Германии с приемной матерью. Немцы забирали детей из России и перевозили в Польшу. Там их обследовали, отбирали здоровеньких, особенно девочек, будущих матерей, чтобы, как строил планы Гитлер, они рожали здоровых солдат. Раздавали местному населению, оплачивая содержание таких детей. В истории войны это факт малоизвестный. Вот так одна немка и воспитала мою сестру. Увезли ее в Германию годовалой девочкой. Никто не знал, кто она и откуда. Приемная мать дала ей имя Ева. После войны мы с мамой начали искать сестренку. Нашли чудом. Врач, который принимал русских детей в Польше, обследовал их и разделял на больных и здоровых. На каждого ребенка заводил карточку. А поскольку наша Маша была очень маленькой (ни имени, ничего о ней не знали), врач записал ее приметы. У нее на левой ягодице было родимое пятно. Это пятно сыграло счастливую роль в наших поисках. Нашли мы ее через Красный Крест.
— Помните первый собственный фотоаппарат?
— Вначале брал в пункте проката. Так снимал года полтора. Потом, когда понял, что научился, купил «Зенит». Следующие марки были получше. Сейчас в моей коллекции 12 фотоаппаратов — и советских, и цейсовских, немецких. Когда меня наконец выпустили в Германию к сестре, у меня появились немецкие фотоаппараты: ее сосед, как только что-то случалось с фотоаппаратом, покупал новый, а старый отдавал мне. Дома я их ремонтировал и работал.
— А сейчас на каком работаете?
— Попробовал было на цифровом — не понравилось. Остановился на «Никоне» японской фирмы — обычный пленочный фотоаппарат. Не изменяю пленочным.
Считаю, что качество таких аппаратов гораздо лучше, особенно если снимать на широкую пленку. Возможно, поэтому мои снимки были отмечены на международных выставках дипломами, бронзовыми и серебряными медалями.
— У вас каждый снимок дышит красотой, а ведь многие ищут уродливое, отталкивающее.
— Зачем вытаскивать то, что и так мозолит людям глаза. Грязь человек и так увидит, чтобы не испачкаться, а вот красоту можно и не заметить. Годами будешь ходить туда-сюда и не увидишь. Иногда мне говорят: «Как! Я ходил на работу мимо этого места 20 лет и не замечал?» Или удивляются: «Неужели это мой дом?» И тут моя душа радуется: «Зацепило!». Это так воодушевляет. Перед тем как идти на съемку, часто захожу в музеи — настраиваюсь.
— Вы много ездили по миру, много видели, какому из мест вы отдали свое сердце?
— Я побывал на Байкале, Амуре, Крайнем Севере, Балтике, Средиземноморье, Кавказе, Памире, в Германии, Норвегии, Париже. Много снимал по Волге и Днепру, но милее Святогорья нет.
— А как же Донецк?
— Поначалу, когда приехал сюда мальчишкой, увидел одноэтажные дома, покрытые черной толью, все так не понравилось. Не любил Донецк за пыль, газ, за дымящие терриконы — это удручало. Такой город нельзя полюбить сразу. Есть люди, которые прожили здесь 50 лет, не любя свой город. «Вы знаете, благодаря вашим фотографиям я начинаю любить свой город», говорят и пишут они после выставки. Это высшая похвала. Дело в том, что люди, живущие в мегаполисе, не знают свой город, не знают его памятников, не знают, где находятся парки, скверы, фонтаны. Они живут в старом городе, который не любили. Когда видят эту красоту, сразу загораются: «Завтра же беру внуков и еду в парк Щербакова». Они помнят старый парк и не знают нового…
— Чем еще обираетесь удивлять?
— Терриконами. Теми самыми нелюбимыми терриконами. Когда смотрю, что с ними сделали, понимаю, что рано или поздно они исчезнут. А ведь террикон — символ Донбасса. О нем песни пели, фотографировали, писали на полотнах. Теперь их разрушают. Вот и решил: все сфотографирую и сделаю серию. Думал, что судьбой терриконов только я один обеспокоен. А тут как-то пришли люди и просят: «Нам нужны терриконы». Московская диаспора при оформлении своего офиса попросила фотографии терриконов. Для меня террикон — мой учитель и воспитатель, моя судьба.
Екатерина КУЦЕВА
Из серии «Мой любимый город».
ДКР. 18.08.2